ЛЮДМИЛА ФЕДОРОВНА ДИТЯТЕВА – ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА ДИРЕКТОР МОСКОВСКОЙ ТЭЦ
К сожалению, известно о ней не слишком много.
Родилась в 1899 году в Киеве. Украинка. Имела высшее образование. Член ВКП (б).
Работала начальником цеха на Краснопресненской ТЭЦ.
11 июня 1936 года назначена директором Краснопресненской ТЭЦ.
Видимо, это назначение произошло не без влияния её мужа - Георгия Леонидовича Пятакова, который в 1934 - 1936 годах был первым заместителем народного комиссара тяжелой промышленности СССР.
Проживала вместе с семьей в Москве на улице Грановского, дом 3, квартира 8 (80).
Арестована 27 июля 1936 года, через полтора месяца после назначения директором Краснопресненской ТЭЦ.
19 июня 1937 года Военной коллегией Верховного Суда СССР по обвинению в «участии в контрреволюционной террористической организации» Л.Ф. Дитятева приговорена к высшей мере наказания.
Расстреляна 20 июня 1937 года.
Место захоронения – Москва, Донское кладбище.
Реабилитирована 11 июня 1991 года Прокуратурой СССР.
Во время подготовки процесса над Г.Е. Зиновьевым, Л.Б. Каменевым и другими Г. Л. Пятаков публично требовал для них смертного приговора, но во время допроса подсудимых они показали на Пятакова как участника заговора. Тогда же Сталин решил не назначать Пятакова общественным обвинителем на процессе Каменева - Зиновьева, как это планировалось ранее. 11 августа 1936 года (уже после ареста жены) Пятаков имел беседу с секретарем ЦК Н.И. Ежовым, во время которой сообщил, что «назначение обвинителем рассматривал как огромнейшее доверие ЦК и шел на это от души». Одновременно Пятаков «просил предоставить ему любую форму реабилитации, в частности, со своей стороны вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу на процессе, в т. ч. и свою бывшую жену» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 9).
Арестован 12 (14) сентября 1936 года. В качестве одного из главных обвиняемых привлечен к процессу по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра».
30 января 1937 года приговорен к смертной казни по обвинению в организации антисоветского центра и в руководстве вредительской, диверсионной, шпионской и террористической деятельностью. В последнем слове Г. Л. Пятаков сказал: «Не лишайте меня одного, граждане судьи. Не лишайте меня права на сознание, что и в ваших глазах, хотя бы и слишком поздно, я нашел в себе силы порвать со своим преступным прошлым».
Расстрелян и похоронен 1 февраля 1937 год на Донском кладбище в Москве, там же где его жена.
Л.Ф. Дитятева была второй женой Г.Л. Пятакова. У них было двое детей - дочь Рада (1923 года рождения) и сын Юрий (1929 года рождения).
В воспоминаниях Романа Бортновски (Бортновски Р. А. Сталин - наш отец // Уроки гнева и любви: Сборник воспоминаний о годах репрессий (20-е - 80-е гг.). Вып. 4 / Сост. и ред. Т.В. Тигонен. СПб., 1993) мы находим рассказ о том, как сложилась дальше жизнь детей Дитятевой и Пятакова.
«В маленькой палате жили мальчишки постарше (речь идет о детприемнике для детей репрессированных, который располагался в Москве в Даниловом монастыре), среди них Ольгерд, сын генерала Путны, который только несколько недель назад вернулся в Москву из Лондона, где его отец был военным атташе СССР. Ольгерд был исключительно красивым 15-летним юношей, с одухотворенным лицом и светлыми локонами, как на картинах старых мастеров. Самым младшим в этой палате был 11-летний парнишка, остриженный наголо, с торчащими ушами. Звали его тоже Юркой, он был сыном осужденного на расстрел на открытом московском процессе 1937 года Георгия Пятакова, старого большевика и соратника Ленина, одного из шести крупнейших деятелей партии и советского государства, перечисленных в письме Ленина XII Съезду. В этой маленькой палате были свободные койки, одну из которых я и выбрал себе.
После завтрака нас вывели в садик на прогулку. Там мы встретились с девочками. Две из них, 15-летние, несли на руках мою все еще плачущую Марусю. Одну из девушек, коротко остриженную шатенку, звали Мусей Будкевич. Была она полькой, ее привезли вместе с младше ее на 4 года братом Андреем. Их родители были членами еще СДКПиЛ, отец был крупным военным. Вторую из девушек звали Радой Пятаковой, она была старшей сестрой Юрки. Это была светло-золотистая блондинка с двумя длинными, толстыми косами. Я взял у девушек Марусю и успокоил ее.
....А из нас, старших, сформировали очередную группу в 26 детей в возрасте от 8 до 15 лет. Кроме нас с Женькой в эту группу вошли сестра и брат Будкевичи, сестра и брат Пятаковы, три сестры Красуцкие,—тоже из семьи членов КПП,— Лена Харина и другие. Вечером нас посадили в поезд, а утром мы приехали в город Горький. Здесь была пересадка. Я первый раз в жизни увидел такую огромную реку, как Волга. До тех пор я видел только Вислу, узенькую берлинскую Шпрее и Москва-реку, не считая речек в дачных поселках.
Много часов мы прождали на горьковском речном вокзале. Затем нас посадили на пароход, который, проплыв километров сто, высадил нас на пристани в городке Лыскове. Здесь ждали две крестьянские телеги с запряженными лошадьми. Телеги были присланы из нашего будущего детского дома — Княгининского детгородка. Малышей посадили на телеги, туда же сложили наш скромный багаж. Остальные пошли пешком, перед нами было километров 30 пути. С несколькими привалами мы дошли до села Княгинина. Село было большое, свыше двух тысяч жителей. От Княгинина до ближайшей пристани было, как я уже упомянул, около 30 километров, до станции железной дороги — почти 100. Село было расположено на небольшой, поросшей камышем речке Имэе. Две длинные параллельные улицы вели вдоль села, пересекались они сетью маленьких переулочков. На окраинах села расположились два или три хутора. В центре была большая торговая площадь, мощеная булыжником, а возле площади — почта и продовольственный магазин. В селе имелось три церкви: две в центре (в одной из них был клуб), а третья на холме, на кладбище, с полуразрушенной колокольней. Были также две школы: семилетка и десятилетка. На сравнительно большой территории бывшего пивного завода расположился в зданиях из красного кирпича большой детдом — Княгининский детгородок. Проезд какого-нибудь случайного грузовичка, за которым тянулось облако пыли, был здесь событием, которое жители долго вспоминали. Таким был населенный пункт, в который я попал в возрасте 13 лет и в котором я прожил пять лет.
....В Княгининском детгородке было пять отделений, называемых корпусами, в них жили около 400 воспитанников. Кроме нашей группы из 26 ребят, так называемых «москвичей», воспитанники были сиротами или полусиротами, не было среди них детей с блатным прошлым. В детдоме ребят держали в основном до окончания семилетки, то есть до 14— 15 лет, потом отправляли в ФЗО. Мы, старшие среди «москвичей», были также самыми старшими воспитанниками. Лена пошла в девятый класс, Муся, Рада, Лаура и Женька — в восьмой, я — в шестой, следующие из нашей группы — в четвертый и ниже.
...Пришло лето 1939 года. Нам сказали, что мы можем подавать заявления в комсомол. Партия и родина готовы простить нам наши «грехи», то есть принадлежность к семьям врагов народа и изменников родины. Мои «грехи» были очень большими: ведь среди врагов народа (в газетах писали о принимаемых на митингах резолюциях: «собакам собачья смерть!») у меня был не только отец, но и отчим, фамилию которого я принял. А кроме всего прочего гнусным пятном в моей коротенькой биографии было и то, что я был за границей, и по девятый год жизни включительно! Все это вместе взятое превышало даже «грехи» Рады Пятаковой, которая все-таки не имела такого же нехорошего, как отец, отчима и притом не была за границей!
Мы не прокляли своих родителей и не отказались от них, ни девчата, ни Женька, ни я. Все мы, кроме Рады, которая по этому вопросу не высказывалась, считали, что аресты наших родителей являются следствием какого-то грандиозного недоразумения, что сотрудники НКВД скрывают все это от доброго, умного и благородного Сталина, что однажды он все поймет и разоблачит этот темный заговор, исправит все несправедливости, которые пережили настоящие коммунисты, а обидчиков — сурово накажет. Заявления в комсомол мы подали все, кто был в возрасте свыше 15 лет. После собрания ячейки мы прошли еще 16 километров в райком комсомола, где решение было утверждено, а потом еще 16 километров обратно, в Княгинино. И на обратном пути я мечтал, чтобы хоть полчаса поговорить с отчимом или отцом, попросить их объяснить, что к чему...
...Качественное изменение в моей детдомовской жизни наступило после того, как я окончил восьмой класс, летом 1940 года. Тогда именно, окончив среднюю школу и получив аттестаты отличников, были «отправлены» из детдома (так это тогда называлось) Женька и мои старшие подруги. Кстати говоря, аттестаты отличников были для нас, детей врагов народа, единственным способом попасть в ВУЗ. При нормальных конкурсных экзаменах никакая приемная комиссия не пропустила бы нас с нашими биографиями. А с аттестатом отличника, в соответствии с указом Президиума Верховного Совета, обязаны были принять каждого без вступительных экзаменов, просто не имели права не принять! Таким именно образом поступили в ВУЗы Женька и наши подруги, а два года спустя и я, единственные из 26 человек «москвичей», и за исключением еще только одной воспитанницы — вообще единственные довоенные воспитанники Княгининского детгородка. Женька поступил в Рыбинский авиационный институт (год спустя разобрались-таки в его биографии и перевели в Горьковский индустриальный), а все девчата поехали в Ленинград: Рада — в медицинский, а Муся, Лена и Лаура — в Политехнический.
... Я с началом учебного года приступил к занятиям в 10-м выпускном классе. Теперь я был самым старшим воспитанником детдома. Моих младших товарищей из группы «москвичей» после окончания семилетки «отправили» в ФЗО. Я остался один с ребятами намного младше меня. Дружил с однокашниками из школы, среди которых было теперь несколько человек из семей эвакуированных из западных районов СССР.
...Прервалась также переписка с Радой, предметом моих платонических вздохов. Началась блокада Ленинграда. Весной 1942 года я получил письмо от ее подруги: Рада, чудесная девушка с золотыми косами, умерла от голода. Однажды приехал в детдом оперуполномоченный районного отделения НКВД. Он долго расспрашивал меня, знаю ли я адрес отправленного в ФЗО Юрки Пятакова. Оказалось, что Юрка бежал из ФЗО. Если он жив и случайно прочтет эти строки, пусть отзовется» (http://ksfra.me/1h).
Рада Пятакова действительно умерла в блокадном Ленинграде. В ленинградской Книге памяти (т. 25) есть две записи:
Пятакова Рада Георгиевна, 1922 г. р. Место проживания: общежитие 1-го мед. института. Дата смерти: март 1942. Место захоронения: неизвестно,
а также: Пятакова Рада Юрьевна, 1923 г. р. Место проживания: 2, общежитие 1 ЛМИ. Дата смерти: март 1942. Место захоронения: Серафимовское кладбище.
Дальнейшая же судьба Юрия Пятакова так и остается неизвестной.
Из воспоминаний Марии Станиславовны Будкевич:
«...А у меня был жуткий стресс..., пока я не попала в Даниловский детприемник НКВД, когда оказались около меня Лена Харина и Рада Пятакова. Я сразу почувствовала, что буду с девочками, которые мне очень нравятся, и которые ко мне хорошо относятся.
...Ну, бытовой донос. Бытовой. Это не то, что там, политический, или какой-то. Бытовой донос. Ну, как вот. Так же, как я читала в «Огоньке» в своё время отрывок из воспоминаний знаменитого НКВДэшника, это Орлов такой, знаменитый перебежчик, один из первых (Александр Михайлович Орлов , настоящее имя — Лев (Лейба) Лазаревич Фельдбин, 21 августа 1895 года, Бобруйск, Минская губерния — 25 марта 1973 года, Кливленд, штат Огайо) — советский разведчик, майор госбезопасности. Нелегальный резидент во Франции, Австрии, Италии (1933—1937), резидент НКВД и советник республиканского правительства по безопасности в Испании (1937—1938). С июля 1938 года — невозвращенец, жил в США, преподавал в университетах). Какой-то там поклёп на мать Рады Пятаковой, что она пьяница была, что она там развратница, ещё что-то такое. И он это опубликовал. Это сочинение КГБэшное. Рада, такая в высшей степени воспитанная, образованная, изумительный человек, изумительный просто. Ну, как могла в такой семье воспитываться. А, вот, тоже, что пьяница, там, развратница и тэ-тэ-тэ-тэ-тэ. Может быть, они сами сочиняли, я не знаю. Может быть, кто-то сам сочинял. Ничего не могу… Предполагаю, что, может быть, им сказали, ведь, знаете как, людей вызывали и говорили, вот, вам нужно сделать то-то и то-то. И всё. И люди делали. А чего им не делать? ПолУчите площадь, допустим» /(Интервью М.С. Будкевич / Татьяна Косинова (http://ksfra.me/1i).
Очерк подготовил: Андреев Л.Г.